Севастополь 44-го. ( Из мемуаров гв.подполковника Панова Д.П.)

"....Уже несколько раз именно в Крыму наши войска несли большие потери. Немцы взяли Севастополь, вдребезги разгромили в том же 1942-ом году Керченскую группировку, отбили, с очень большими для нас потерями, несколько крупных десантов на крымское побережье, начинавшихся крайне удачно. Мой брат Иван, моряк торпедного катера, «высаживал» десант в районе Керчи в 1942-ом году. Выглядело это так: здоровенные матросы-славяне сбрасывали в воду с палуб катеров, подошедших по мелководью к самому берегу, жалобно кричащую среднеазиатскую пехоту, которой не оставалось ничего другого, кроме как брести к берегу – на немецкие пулеметы. Только высокая рождаемость спасла среднеазиатские республики от вырождения их народов после той войны… Мы имели дело с еще всерьез не битыми и готовыми сражаться до конца, не сломленными морально, имевшими за плечами победы немцами"....

Эти слова принадлежат летчику-истребителю, провоевавшему с июня 1941-го по май 1945-го и сбившему 13 вражеских самолетов, полковнику Дмитрию Панову (1910-1994). Он был представлен к званию Героя Советского Союза, но не получил его из-за слишком независимого характера. Уроженец Кубани, Панов был тесно связан с Крымом: он окончил знаменитое Качинское авиационное училище, служил и воевал в Крыму. После него осталась книга мемуаров под названием "Русские на снегу. Судьба человека на фоне исторической метели" , где он описал свой жизненный путь....

Приведу некоторые выдержки из его книги касающиеся нашего города.

Панов рассказывает о судьбе Героя Советского Союза старшего лейтенанта Карасева, который был сбит и попал в плен к румынам, передавшим его немцам. После войны, освобожденный американцами, он вернулся в свою дивизию. Однако… «С ним даже не стали разговаривать, а особисты прогнали его из полка, приставая с вопросом: «А почему не застрелился?» Большего идиотизма и подлости трудно было просто придумать. Подобное могло случиться с каждым. Но барабанные шкуры, жизнелюбы по поводу баб и водки, особисты будто испытывали удовольствие, когда погибал очередной пилот».

И все же Красная армия продвигалась вперед, очищая от врага имевший стратегическое значение полуостров. «За боями в Крыму следил весь мир, и дядя Джо, покуривая трубку, рассказывал Черчиллю, как он браво воюет, хотя сроду на фронте не был», – иронизирует Панов. И в середине апреля Красная армия вышла на подступы к Севастополю, к рубежу Сапун-горы.
Собственно, Сапун-гора даже не гора, а возвышенная складка местности, длиною до двадцати километров, прикрывающая Севастополь со стороны Балаклавской бухты, господствующая над округой. Здесь и остановились наши войска. Сюда мы без конца летали, долбя вражескую оборону попеременно с артиллеристами. Казалось, каждый сантиметр Сапун-горы и близлежащего мыса Херсонес уже покрыты раскаленным металлом. Но стоило нашим войскам пойти вперед, как оживали пулеметы и по порядкам наступающих начинал гулять артиллерийский смерч… С 14-го апреля по 7-го мая Сапун-гора и ее окрестности сотрясались адским грохотом, которого, казалось, не выдержит ничто живое, но немцы, вгрызшиеся в фундаментально укрепленный район и опиравшиеся на разрушенный Севастополь, не думали об отступлении… Седьмого мая 1944-го года в воздухе над Севастополем, казалось, уже не оставалось места для самолетов… Я висел над Сапун-горой на своем истребителе в составе полка. Была устроена адская карусель: уже несколько часов одна группа самолетов сменяла другую… И, наконец, мы увидели, что немцы начинают покидать свои позиции, отходя в сторону Севастополя… Но даже когда немцы отходили, то их пулеметчики не покидали передовые траншеи и засыпали пулями наших солдат, взбирающихся по скалистым обрывам. Мы со штурмовиками опустились до высоты ста метров, и огнем своих пушек пытались подавить немецких пулеметчиков. Над вершиной Сапун-горы стояла мгла, хотя день был солнечный. Мы видели, как в атакующих пехотных цепях падают под пулеметным огнем наши солдаты… Пилотов гибло так много, что даже я, замполит, не успевал запоминать их фамилии», – вспоминает Панов.

И вот рубеж взят. Панов пытается отыскать среди погибших летчиков своего полка, но там только пехота… «На склонах Сапун-горы вечным сном уснули более десяти тысяч наших бойцов. Я их видел. Это были молодые пареньки и солидные пожилые люди с усами, славяне и среднеазиаты, кавказцы и якуты. Солдаты похоронных команд работали с хозяйской основательностью. Снимали с убитых шинели поновее, обязательно сапоги. Но большинство наших пехотинцев было обуто в уродливые ботинки с обмотками, которые делали ноги особенно тонкими. Выработалось уже циничное отношение к нашей пехоте: зачем выдавать сапоги, если все равно скоро в землю. Многие солдаты, особенно молодые, были очень истощены и пострижены налысо. Ветер трепал разметавшиеся обмотки. Валялись выгоревшие, стираные пилотки, которые, видимо, уже не раз служили последний раз в жизни ребятам, идущим в бой… Крым был третьим в операциях, сроки начала которых, увеличивая число наших жертв, неизменно сокращал «дядя Джо». Здесь же у братских могил, над которыми сейчас сооружены памятники, сидела многочисленная походная канцелярия. Кто-то уже строчил ручкой, заполняя стандартные похоронки, гласившие, что ваш сын, отец или брат пал за Родину. Вечная ему слава! Ничего более ценного и материального Родина не обещала. Слишком узок был круг людей, привыкших жить хорошо, и они не допускали лишних к кормушке. Сколько планов, сколько надежд, сколько трагедий оказывалось на дне этих ям. Да и великое будущее России, собственно, по-моему, оказалось там же. Эта была последняя кровавая баня, после которой наш народ так и не оправился, как мы ни бодрились и ни старались забыть о том страшном, что было, выпячивая лишь гром побед, блеск орденов, да скрип начищенных сапог наших маршалов на парадах», – пишет Панов.


После кровавого ада, который устроили немецко-румынским войскам советская артиллерия и авиация, остатки прижатой к морю группировки сдались в плен. И тут Панова ожидал очередной шок: «Я застыл от изумления: большим кругом на земле сидели мои земляки, кубанские казаки, такие, какими я привык видеть их с детства… Можно в чем угодно обвинять казаков, только не в отсутствии патриотизма, любви к России и готовности проливать за нее кровь. И нужно было уж очень сильно напакостить казаку, уж очень многое поломать в его душе, чтобы он стал под знамена неприятельской армии в своем традиционном казачьем наряде… Кубанцы сидели невеселым кружком. Были среди них старые бородатые казаки и совсем юные мальчики, лет по пятнадцать… В моей душе боролись противоположные чувства: я был рад землякам, накатили воспоминания детства, но в каких прискорбных обстоятельствах произошла эта встреча».

Но этим шокирующие обстоятельства не закончились: «Мы подались в сторону Севастополя. Хотелось посмотреть на город, с которым у меня так много связано. Город был разбит вдребезги, торчали колонны на Графской площади, уцелевшие в этом аду. На окраине Севастополя нам снова пересекла путь длинная колонна немецких пленных, поднимавшая пыль высоко в воздух. Обросшие и грязные немцы шли в колонне по восемь человек, угрюмо посматривая по сторонам… Севастопольские женщины молодых лет бегали по брустверу, с одной стороны ограждавшему дорогу, по которой шла немецкая колонна, и кого-то высматривали в сплошном людском потоке. Время от времени кто-то из них, обнаруживая требуемый объект, начинал кричать, приходя в оживление и махая ладонью или платком: «Ганс! Курт! Фриц!». Из глубины колонны им махали в ответ… Какая-то женщина кричала по-итальянски, другая по-румынски. Эти женщины и не собирались таить выпавшей им бабьей доли и своих отношений с солдатами противника… Женщины были в основном молодые и красивые и, очевидно, именно это царапнуло по сердцу Тимоху Лобка, который стал во весь рост в кузове полуторки и грозно провозгласил: «Ах вы, бляди, немецкие подстилки!» «Какие подстилки, какие бляди, это мой муж!», – возражали некоторые женщины… Многие женщины, провожающие колонны, были беременны».

Вот так. В книге много и другой правды о Севастополе, земля которого, по словам Панова, «была усыпана трупами пленных» (именно пленных!), ибо в 1944-м Красная армия делала в городе то же самое, что Вермахт в 1942-м…

 

Воспоминания, случаем, не перестроечного времени? А то очень им попахивает.

 

Я так понимаю, что последнее - ирония? Период упадка и деградации вряд ли что-то может открыть и дать хорошего. "В книге много и другой правды о Севастополе" - это тоже, видимо, сарказм))

 

Вот, же ж...
Мои учеба в ВУЗе и служба в СА пришлись в аккурат на «период деградации и упадка».
Исходя из Вашей логики: коль это пришлось на перестроечное время мой диплом и военный билет следует подвергнуть сомнению, как и факт обучения/службы...)))
Ну, а если серьезно: конечно есть смысл обсуждать мемуары. Даже необходимо.
Но...., только после их прочтения.
С уважением.

 

Я о науке и культуре. Мемуары изучать без сомнения нужно, причём, любые. Поэтому и Манштейн, Гарайс, Фреттер-Пико, Хольтиц, Пиккерт, Эрнстхаузен, Гладков, Жуков и другие по-своему интересны с учётом их субъективности. Но выше я вижу выдержки из злобного пасквиля, сравнимого, пожалуй, с воспоминаниями Леона Дегреля. Вроде, авторы разные, а суть одна - г..но. Как-то так.

 

Понятно.
У нас с Вами разный подход к восприятию исторической информации.
Бывает..

 

Немного о предмете спора.
Панов Дмитрий Пантелеевич. "Русские на снегу или судьба человека на фоне исторической метели». Издательство: Сполом, Львов.
Переплет: твердый; 978 страниц; 2003 г. ISBN: 966-665-117-3;
В интернете она находится очень легко: https://dom-knig.com/read_180943-1

 

Сейчас я бы хотел поднять тему данных мемуаров.
Так как времени на их опровержение у меня не было по причине занятости, да и тема почему-то ушла в обсуждение Перестройки.

Сразу скажу, что являюсь историком (8 лет обучения - 5 очного образования УдГУ + 3 года аспирантуры по специальности "Всеобщая история" УдГУ) + 16 лет практики. Это я к тому, что немного книги читаю (т.к. порой Интернет-пользователи пытаются учить меня причинно-следственным связям).

Основной принцип историка - это тацитовское sine ira et studio - "Без гнева и пристрастия".
Поэтому разберём данный пасквиль (а он им и является) по частям.

1. Мемуары. Насколько ли это информативный жанр? Без сомнения, для историков информативный источник, но всегда носящий субъективный характер. Основной признак истины, как и любой науки - объективность. Поэтому источник данный сразу подвергается сомнению. Особенно, если автор пристрастен.
О последнем свидетельствуют данные о его (Панова Д. П.) якобы "независимом характере" и конфликте с начальством.

2. "На склонах Сапун-горы вечным сном уснули более десяти тысяч наших бойцов. Я их видел."
Тут автор, или тот, кто им представляется (об этом позже) идёт на осознанную ложь. Сегодня консультировался с ведущим современным историком боёв за Крым в ВОВ Александром Неменко. Потери были серьёзными при штурме Сапун-горы, да, превышающими официальные стат-данные, но не такие, как у "мемуариста". "7 мая суммарные потери 4-го Украинского фронта за день можно ориентировочно подсчитать исходя из сводок. Потери убитыми относительно невелики, и, естественно, составляют не «несколько тысяч», как принято писать в постперестроечных источниках, но в санитарные учреждения поступило достаточно много раненых. К сожалению, полных данных по потерям в этот день нет (нет точных данных по Приморской армии), но порядок цифр понятен: около 800 человек убитыми и 3,5 тыс. ранеными" А. Неменко. Это была цитата.

Гнусная ложь Панова или, скорее всего, интерпретатора сих "мемуаров" очевидна.
Ещё интереснее с точки зрения логики является "видение" автором более 10 000 погибших в неизвестном Бородинском сражении? Как он прикинул и подсчитал это в условиях пересечённой местности? Особенно интересно, если свои "мемуары" он писал в 90-е гг, когда определённой информацией обладать мог.