Севастополь, район "Царской пристани", 1900-е годы. Поезд ушёл, под бодрую тоску «славянки». Жирные мумии шпал исторгали слезу расстанной вонью креозота. Тропинка прыгала через рельсы от вокзала к старой пристани, где веком раньше белые манильские канаты нежно прижимали к плетёным пузатым кранцам полированные борта императорской яхты «Штандарт». Кое-где, из грязного щебня и проплешин асфальта бугрились строчки булыжной кладки дороги, что шла мимо Бомборской слободы к Малахову кургану и через Пороховые мастерские уводила прочь от Севастополя по Лабораторному шоссе. У «Царской пристани» ютилось полтора десятка самоходных барж, большая часть которых уже давно не была самоходной. Их трюмы, знакомые с серыми сигарными контейнерами ракет и разнокалиберными снарядными ящиками, стали приютами портовых босяков-бомжей, вписанных в какие-то мифические судовые роли. На узком, длинном деревянном трапе, задранном к корме крайнего, в ряду себе подобных, судёнышка, суетилась мелкая рыжая сучка-дворняжка. То, сбегая вниз, то, отступая короткими перебежками назад по трапу, отрывисто тявкая, она заманивала на судно толпу своих разномастных кавалеров, тянувших слюнявые морды к источнику божественного запаха. Наиболее рьяные из них, оглядываясь и переминаясь, даже делали несколько неуверенных шажков вверх по трапу, но не понаслышке знакомые с нравами обитателей трюмов, не решались двигаться дальше туда, где радушная хозяйка райского сада готова была принять их галантность и любвеобилие. Так и продолжалось это зазывное мельтешение, пока свадебная суета не привлекла внимание некоего обладателя заспанного лица, выкрашенного тропическим фиолетовым загаром. Широко и метко размахнувшись ведёрком, он окатил мятущуюся братию мутной волной грязной маслянистой воды, пополам с окурками и прочим не совсем приличным мусором. Намёк был понят, стая разбежалась, и мощный пинок ноги матроса отправил рыжую звезду сезона любви с трапа на палубу и далее: в укромный уголок, под ржавую лебёдку, на рваную ватную телогрейку. Солнце жгло старое железо, от лежавшего на корме баржи старого буя, сплошь обросшего ракушкой, плыла густая морская вонь. Пристань спала, собаки попрятались в тени вагонов вечернего поезда и дремали под тарабарщину сцепщиц, невнятно вещающих что-то своё в полуденном мареве вокзала. © Totleben
